Апокриф об Иуде

Apokrif o Judi

Нет, не повесился я,

                    а искупить попытался

Грех свой черный,

                    измену свою слову новому.

Видит Бог – я не думал,

                    что Он будет унижен, казнен.

Знает Бог – я не думал

                    о распятии крестном, а думал

Будет суд здравомудр

                    и присудит к изгнанью за бунт

Против отчих законов…

                    К изгнанью в пустыню всего лишь.

Да, не повесился я,

                    а бежал далеко, в страны дальние

Мысль Его проповедовать,

                    о спасенье грядущем поведать,

О взыскуемом Царстве,

                    где будет прощен (не оправдан!)

Каин древний

                    и я, вероятно, наверно…

                    * * *

Но воскресшему Лазарю

                    тяжко ходить средь людей

Не было, мол, ничего,

                    смерти не было

Тела, кожи коснитесь,

                    крови коснитесь моей

Счастье вроде бы, чудо,

                    но ведь придется когда-нибудь

Умереть окончательно

                     * * *

И этот человек, что стал теперь

Вином несладким, хлебом со слезами

И этот человек, что стал – живая дверь

В иную жизнь. Неужто рядом с нами

Он некогда ходил у этих тихих вод

По гальке босиком и научал народ.

Слова с трудом, с трудом, как неуч выбирая.

Неужто он теперь – тропа к деревьям Рая

И наш духовный хлеб, и в море жизни – челн?

Ne, nisem se obesil,

                        le odkupiti sem skušal

Svoj umazani greh,

                        nezvestobo novi besedi.

Bog vidi – nisem mislil,

                        da Ga bodo ponižali, ubili.

Bog ve – nisem mislil

                        o križanju, mislil sem

Modra bo sodba

                        le izgnali Ga bodo, ker se je uprl

očetnim zakonom….

                        Izgnali v puščavo, hujšega nič.

Da, nisem se obesil,

                        le pobegnil sem daleč, v oddaljene kraje

Misel njegovo pridigat,

                        vest o bodočem odrešenju delit,

O zahtevanem kraljestvu,

                        kjer staremu Kajnu

bo odpuščeno (ne krivda oproščena!)

                        in meni menda tudi, zagotovo…

**

Težko se je vstalemu Lazarju

                        vrniti med ljudi

Češ da ničesar ni bilo,

                        tudi smrti ne,

Kože, telesa se dotaknite,

                        mojo toplo kri zatipajte

Sreča da je bila, čudež menda,

                        a nekoč bo vendarle treba

Umreti dokončno

**

In ta človek, ki je zdaj postal

nesladko vino, kruh s solzámi

In ta človek, ki pomeni živa vrata

V drugo življenje. Mar res je nekoč

ob tihih vodáh z nami brodíl

po pesku bosih nog, in ljudstvo učil.

S težavo, kot da neuk bi bil, iskal je besede.

Da zdaj je res on – pot v rajski gozd

In naš duhovni kruh, in v morju žitja čoln?

Апостол Павел

Apostol Pavel

Рациональная разработка

Озаренья внезапного,

произошедшего в полдень

По дороге в Дамаск,

когда шел объявить синагогам

Об опасных сектантах

и вдруг, пораженный, упал

И увидел свет истинный…

Ну а дальше было:

шум сирийских, понтийских, египетских

Городов торговых,

и аппарат понятийный

Порожденный полемикой,

и посланья к общинам, и тысячи

Обращенных язычников

Много всякого было…

Только вот с Господом нашим

Больше не было встречи

Racionalni opis

nenadnega ozarjenja,

ki je nastopilo opoldan,

na poti v Damask,

ko je šel právit sinagogam

O nevarnih sektaših

in se je v hipu, presunjen, zgrudil na tla

in uzrl luč z neba …

V nadaljevanju pa:

vrvež sirskih, pontskih in egipčanskih

trgovskih mest,

in pojmovni aparat,

rojen v polemiki

in poslanice skupnostim, in na tisoče

spreobrnjenih poganov

Marsikaj je sledilo …

Le z našim Gospodom

srečanja več ni bilo

 Письмо к брату

Pismo bratu

Брат мой, брат мой любимый,

                              я на свободе, а ты в застенке.

Завтра ты будешь казнен

                              за свидетельство о Распятом

Господе, Спасителе нашем.

Брат мой, брат,

                              ты меня презираешь, я знаю,

Статуе кесаря

                              я поклонился как Богу.

Жертвой задобрил

                              его некрещеную глыбу.

Да, покривил я душой,

                              но ведь эти обряды – проформа.

Все ведь знают,

                              что Кесарь не Бог.

Брат мой, брат,

                              оказался я слаб, но послушай:

Всякий ли в силах как ты,

                              пострадать за Небесную правду?

Выдержать пытки?

                              Неужто Господь изваял

Нашу плоть для мучений?

Брат мой, брат мой,

                              ты в нимбе багряном войдешь

В область воскресших,

                              а я, недопущенный, сгину.

Горько и страшно мне, брат,

                              и вчера от тоски безответной

В горы ушел я,

                              чтоб раненой птице подобно

Умереть одиноким.

Долго бродил я в горах

                              в одиночестве скорбном и вспомнил:

Как в наш город недавно

                              приходил проповедник лукавый,

Александриец ученый.

                              С каким говорил он презреньем

О погибших за веру!

                              «Глупцы, – повторял он, – ослы.

Подражали Христу,

                              а Христос-то не мучился вовсе.

В призрачном теле

                              взошел Он на дерево пытки

Боль не коснулась Его»

Помню как ты, задрожав,

                              закричал: «Уходи, чужеземец,

Еретик кривопутный, слуга сатаны, убирайся!

Хуже язычника ты,

                              лжеязычней хулителей наших.

Нет тебе места средь нас».

Молча, плечами пожав,

                              восвояси ушел проповедник.

С гневом мы все, христиане,

                              заклеймили его кривореье.

Но вот вчера, проходя,

В смертной тоске,

                              по тропе, над обрывом манящим

Вдруг я подумал:

                              а что если прав чужестранец?

Не страдал наш Спаситель,

                              и вся наша вера напрасна.

Brat moj, brat moj najdražji,

jaz sem na svobodi, ti v mučilnici.

Jutri te bodo ubili,

ker si pričal o Križanem

Gospodu, našem Odrešeniku.

Brat moj, brat,

preziraš me, vem to,

kipu cesarja

sem se poklonil kot Bogu.

Z žrtvijo sem pridobil

naklonjenost te nekrščene grude

Da, izdal sem prepričanja,

a ti obredi so vendar – pro forma.

Vsi namreč vejo,

da Cesar ni Bog.

Brat moj, brat,

klonil sem, a poslušaj me vendar:

Je vsak sposoben, kot ti,

umreti za nebeško resnico?

Muke trpeti?

Mar je Gospod res dal nam telo,

da prenašamo bolečino?

Brat moj, brat moj,

v škrlatnem siju boš vstopil

v svet vstalih,

jaz pa bom, odslóvljen, propadel.

Bojim se, brat, težko mi je,

včeraj me je molčeča tesnoba

gnala v goré,

da bi kot ranjena ptica

samotno umrl.

Dolgo sem taval po gorah

in se v trpki samoti spominjal,

kako je v naše mesto nedavno

prišel pridigar lokav,

učeni Aleksandrijec

S kakšnim prezirom je govoril

o padlih za vero!

„Tepci so,“ je ponavljal, „osli.“

Posnemali so Kristusa,

a Kristus sploh ni trpel.

V varljivem telesu

se je vzpel na drevo trpljenja

a se ga bolečina ni dotaknila“

Pomnim, kako si se zdrznil,

zavpil: „Poberi se, tujec,

Zablodeli heretik, služabnik hudiča, izgini!

Pokvarjen si bolj od pogana,

bolj kot naši zasramovalci poln laži.

Zate ni prostora med nami.“

Pridigar je skomignil z rameni,

in se molče namenil domov.

Mi smo, kristjani, vsi jezno

obsodili njegovo stranpot.

Nato pa sem včeraj,

ko v skrajni tesnobi sem stopal

po stèzi, nad mamljivo strmino

nenadoma vzdihnil:

kaj pa, če tujec prav govori?

Naš Odrešenik ni trpel,

in ničev je naše vere sev.

Пророк Иона

Prerok Jona

1

Лучше б мне не родиться,

чем быть провозвестником гибели

Окаянного города,

и зачем обличать злодеянья

Ассирийцев железных,

если камни и пепел останутся

От хищных их жилищ,

от дворцов Ниневии-волчицы

В день Господнего гнева

Лучше в мир не родиться,

лучше вновь в материнское чрево

В утесненье утробное,

в ночь живота воротиться

Лучше так… Но приходится жить

И бежать, чтобы спрятаться

в городе дальнем, заморском

От себя и от Бога

2

Не пророком Божьим

Их грехи обличающим,

а просто прохожим случайным

Хищноглазым,

с веселием в сердце глядящим

С отдаленных холмов

на последний пожар, на обвал

Ненавистного города

3

В утесненьи могучем,

во тьме океана дремучего,

В мерзком чреве китовом

дар говоренья громового

И борения словом

обретает пророк неуверенный

Божьих велений бегущий

1

Raje bi se ne rodil,

kot pa da oznanjam pogubo

Nečistega mesta

Čemu sploh grajati hudobijo

Železnih Asircev,

če bosta kamen in pepel ostala

Od njih pohlepnih domov,

od palač Ninive, te volkulje

na dan Gospodove jeze

Raje bi se v svet ne rodil,

raje bi spet v materin trebuh

v podsrčno tesnobo,

v temo telesa se vrnil

Raje bi … A treba je živeti

In bežati, se skriti

v daljnem mestu, čezmorskem

pred sabo in Bogom

2

Nisem prerok Božji

ki nad njih grehi grmi,

sem le naključni mimoidoči

S hudimi očmi,

ki z radostnim srcem zre

z daljnih višin

na sklepni požar, na propad,

osovraženega mesta

3

V mogočni tesnini,

v temini spečega oceana,

v odurnem kitjem trebuhu

dar bojne besede

In klicev pogube dobi

ta prerok omahljivi

ki pred Božjim poveljem beži

Монах скандалит с врачом

Menih se prepira z zdravnikom

Как? Умирающему – укол

Морфия?

Чтоб не стонал, не страдал

Чтоб без боли из жизни ушел?

Так, что ли?

Нет, не выйдет без боли!

Проклята, проклята плоть                   

В назиданье – страданье,

и мерзко забвенье счастливое

Созерцает из бездны

Хозяин болезни, Господь

Трепыхания Иова

* * *

Смерть во время сеанса

Фильма злостно больного

                    под названием «Страсти Христовы»

Смерть от приступа, с криком…

                    Прекратили, конечно, показ

Даже деньги вернули

                    за созерцанье страданий

За вложенье перстов в Его раны

Kaj? Za umirajočega – injekcija

Morfija?

Da ne ječi, da ne trpi

Da brez bolečine nas zapusti?

Mar to drži?

Ne, ne zapustí nas brez bóli!

Prekleto, prekleto telo

ki trpljenje mu je v poduk

in z gnusom prijetno pozabo

z brezna motri

Gospodar bolezni, Gospod

trepet Jobovih muk

**

Smrt v času ogleda

zlobno sprevrženega filma

z naslovom „Kristusove muke“

Smrt ob napadu, s kričanjem…

Seanso so, jasno, prekinili

celo denar so vrnili

ker smo trpljenje motrili

ker smo prste v Njegove rane vtaknili