Najnovejši prispevki

Kategorije

Arhiv

Кропоткин и современная биоэтика – взаимопомощь как фактор эволюции

Дивен Бог в святых своих! Бесчисленны способы прославлять Творца и творение, и каждый человек находит свой. Этим, прежде всего, он говорит о себе. Удивительный человек Петр Кропоткин прославил Творца своей добротой, своим желанием помочь человечеству, но также написав прекрасный гимн самым лучшим качествам его творения. Цель его, может быть, была иной: он был мыслителем, озабоченным человеческими судьбами, вопросами справедливости, организации общества, в котором каждому можно было бы жить достойно. Но получилась удивительная картина о том, что справедливые основания жизни заложены в самом творении, что нам стоит только присмотреться к природе и учиться у нее. Нечего придумывать, все уже дано. Надо внимательно наблюдать за тем, как эту высокую науку жизни создают и осуществляют братья наши меньшие (или может быть старшие, более мудрые, ведь между ними мы никогда не встречаем такого оголтелого эгоизма, как среди людей, который приводит к крайней беде и масштабному уничтожению). Наука наших братьев – это наука любви, взаимной поддержки и помощи, и ей нам можно учиться у всех, – от «примитивных» муравьев до дельфинов, китов и слонов, «стоящих высоко на лестнице жизни».

Конечно, в первую очередь учение Кропоткина – это подлинный и благородный анархизм. Анархизм не в смысле бомбометания, как он часто воспринимается его противниками, а анархизм, который проповедует, что никому не нужна сильная, до зубов вооруженная централизованная власть, которая для обеспечения своих непомерных и неразумных (если за скобками оставить хищническую «разумность» общественных паразитов) расходов воссела на горбу всего населения. Мирную, благополучную, творческую жизнь обеспечивают не силовики, а взаимопомощь целокупного народа, целокупного человеческого рода. Утопия? Конечно, пока не попробовали, пока не осуществили. Но утопия, которая частично осуществлялась и в человеческом обществе (об этом Кропоткин подробно пишет), и между животными.

Мир Божий устроен так, чтобы исполнение Его заповедей было прямым путем к благополучию человека и животных. И наоборот, каждое отступление от основного требования взаимопомощи и любви отражается на трудностях в плане выживания. Грабеж, кража, обман – это мнимый выигрыш, выигрыш на короткий срок: виду от этого не будет легче, само его существование окажется под угрозой. В пользу нашей гипотезы о божественном происхождении взаимопомощи говорит еще и тот факт, что самые яркие примеры взаимопомощи мы находим именно у довольно примитивных организмов (пчелы, муравьи), там, где в высшей степени проявляется Божия рука, а в делах «венца творения», где уже вступают в силу отношения человека и дьявола, мы видим все больше и больше сознательного нарушения принципа взаимопомощи, все больше цинизма, одним словом, – зла.

«Я не находил, – хотя и тщательно искал ее следов, – той ожесточенной борьбы за средства существования среди животных, принадлежащих к одному и тому же виду, которую большинство дарвинистов (хотя не всегда сам Дарвин) рассматривали, как преобладающую характерную черту борьбы за жизнь, и как главный фактор эволюции». Напротив, в жизни животных преобладают жертвенность и солидарность, и для подтверждения идеи о благородстве животных Кропоткин приводит множество конкретных примеров.

Дифирамбы по поводу поведения животных неуместны, мы начинаем с малого: речь идет не об исключительно высоких нравственных качествах, а о злободневной прозе. Животными движет «чувство несравненно более широкое, чем любовь или личная симпатия, – здесь выступает инстинкт общительности, который медленно развивался среди животных и людей в течение чрезвычайно долгого периода эволюции, с самых ранних ее стадий и который научил в равной степени животных и людей сознавать ту силу, которую они приобретают, практикуя взаимную помощь и поддержку, и сознавать удовольствия, которые можно найти в общественной жизни». В этом нет никакого «романтизма».

Итак, начнем с того конца, с которого заходит Кропоткин. Для него актуальна теория Дарвина, которая не только была весьма популярна в научных кругах того времени, но еще и послужила моделью объяснения общественных процессов. Сегодня можно сказать, что социал-дарвинизм не потерял актуальности, ведь то, что называется неолиберализмом, пользуется весьма схожими категориями всеобщей и беспощадной борьбы за первенство внутри вида, свободной конкуренции, алчности и жадности как двигателями прогресса. Кто сильнее, тот и побеждает. Доказательство тому – якобы что и в природе двигателем развития была борьба всех против всех. Так ли оно получается у Дарвина? Нет, – говорит Кропоткин.

В «Происхождении Человека» Дарвин показал, как «в бесчисленных животных сообществах борьба за существование между отдельными членами этих сообществ совершенно исчезает и, как, вместо борьбы, является содействие  (кооперация), ведущее к такому развитию умственных способностей и нравственных качеств, которое обеспечивает данному виду наилучшие шансы жизни и распространения. Он указал, таким образом, что в этих случаях “наиболее приспособленнымиˮ оказываются вовсе не те, кто физически сильнее или хитрее, или ловче других, а те, кто лучше умеет соединяться и поддерживать друг друга, как сильных так и слабых, – ради блага всего своего общества». Вот великая тайна выживания и развития вида. Кропоткин продолжает: «Как фактор эволюции, т. е., как условие развития вообще – она, по всей вероятности, имеет гораздо большее значение, чем взаимная борьба, потому что способствует развитию таких привычек и свойств, которые обеспечивают поддержание и дальнейшее развитие вида, при наибольшем благосостоянии и наслаждении жизнью для каждой отдельной особи, и в то же время, при наименьшей бесполезной растрате ею энергии, сил.

<…> Взаимная помощь встречается даже среди самых низших животных, и мы, вероятно, узнаем когда-нибудь от лиц, изучающих микроскопическую жизнь стоячих вод, о фактах бессознательной взаимной поддержки, даже среди мельчайших микроорганизмов».

А вот как Кропоткин защищает от распространенной клеветы милого и любимого им воробья: «как охотно каждый из них делится всякой находимой им пищей с членами того общества, к которому он принадлежит <…> Правда, воробьи с чрезвычайной щепетильностью охраняют свои владения от вторжений чужаков; так, например, воробьи Люксембургского сада в Париже жестоко нападают на всех других воробьев, которые пытаются, в свою очередь, воспользоваться садом и щедростью его посетителей; но внутри своих собственных общин или групп они чрезвычайно широко практикуют взаимную поддержку, хотя иногда дело и не обходится без ссор, – как это бывает, впрочем, даже между лучшими друзьями». Но чего в воробьиных общинах нет, а у людей повсеместно наблюдается, это страшная и беспредельная алчность и грабеж по отношению к «своим». Если даже какой-то воробей и съесть в два или три раза больше других, это в два или три раза. И этим он доволен. А у людей некоторые считают, что заслуживают и в миллион раз больше других, да и тогда, когда под себя подгребли миллиардные капиталы, и дальше готовы отнимать у бедняка его скромный кусок. До такого воробьи не додумались или, скорее, они эту стадию развития давным-давно преодолели. Не усвоив общественные инстинкты, они как вид не выжили бы. А человеку пока все ровно, – пусть пропадет все пропадом. Не только «чужаков», но и весь собственный вид, а с ним и всю планету человек ради собственной «выгоды» толкает в пропасть. В мире нечеловеческом так ведут себя, кажется, только растения, борющиеся за доступ к солнцу, обрекая своей «жадностью» на гибель или жалкое прозябание меньших сородичей.

Человек со своей «аристократией», «олигархами» или «элитой» – назовите как хотите – далеко позади животных.

«Возьмите, например, одно из бесчисленных озёр русских или Сибирских степей, раннею весною. <…> Везде жизнь бьёт ключом. Но вот и хищники – “наиболее сильные и ловкиеˮ, как говорит Гексли, “и идеально приспособленные для нападенияˮ, как говорит Северцов. И вы слышите их голодные, жадные, озлобленные крики, когда они, в продолжение целых часов выжидают удобного случая, чтобы выхватить из этой массы живых существ хотя бы одну беззащитную особь. Но лишь только они приближаются, как об их появлении возвещают дюжины добровольных часовых, и сейчас же сотни чаек и морских ласточек начинают гонять хищника. Обезумев от голода, он, наконец, отбрасывает обычные предосторожности; он внезапно бросается на живую массу птиц; но, атакованный со всех сторон, он снова бывает вынужден отступить. В порыве голодного отчаяния он набрасывается на диких уток; но смышленые общительные птицы быстро собираются в стаю и улетают, если хищник оказался рыбным орлом; если это сокол, они ныряют в озеро; если же это коршун, – они поднимают облака водяной пыли и приводят хищника в полное замешательство».

В таком виде нам предстаёт основная идея Кропоткина. Взаимопомощь есть один из существеннейших способов выжить. Но если мы обратимся к конкретным примерам взаимной помощи, то картина значительно меняется. Скоро начинает бросаться в глаза, что инстинкт не ограничивается обеспечением простого выживания – общества или индивидуума, не имеет значения. Даже у маленьких насекомых, которых мы склонны рассматривать как «примитивные организмы», мы находим образцы поведения, вполне заслуживающие высокую моральную оценку. «Основною чертою жизни многих видов муравьев является тот факт, что каждый муравей делится и обязан делиться своей пищей, уже проглоченной и отчасти переваренной, с каждым членом общины, предъявляющим на нее требование. Два муравья, принадлежащие к двум различным видам или к двум враждебным муравейникам, будут, при случайной встрече, избегать друг друга. Но два муравья, принадлежащие к одному и тому же муравейнику или к одной и той же колонии муравейников, всегда подходят друг к другу, обмениваются несколькими движениями щупалец, и “если один из них голоден или чувствует жажду, и в особенности, если у другого в это время зобик полон, то первый немедленно просит пищиˮ. Муравей, к которому таким образом обратились с просьбой, никогда не отказывает; он раздвигает свои челюсти и, придав телу надлежащее положение, отрыгивает каплю прозрачной жидкости, которая слизывается голодным муравьем. <…> Если бы какой-нибудь муравей с полным зобиком оказался настолько себялюбивым, что отказал бы в пище товарищу, с ним поступили бы как с врагом, или даже хуже. Если бы отказ был сделан в такое время, когда его сородичи сражаются с каким-либо иным видом муравьев, или с чужим муравейником, они напали бы на своего жадного товарища с большим ожесточением, чем на самих врагов».

Все описанное можно понять как выражение основного инстинкта сохранения рода. Теперь посмотрите, что идет дальше: «Но если бы муравей не отказался накормить другого муравья, принадлежащего к вражескому муравейнику, то сородичи последнего стали бы обращаться с ним, как с другом». Здесь, если это трактовать как обычай помочь другому, конечно, речь также идет об основном инстинкте сохранения, но появляется и совсем иной принцип. Инстинкт велит смотреть на чужака как на врага. Но иногда инстинкт бывает одолен чувством жалости к страдающему врагу! Циник бы сказал: муравей, неразумная тварь, просто ошибся. Да, ошибся? Но зачем «ошибка» продолжается? Зачем однажды накормленные враги, да не только они, но и их сородичи, умеют во вражеском стане отличить друга и к нему обращаться по-дружески? Значит, ошибки не было, а явное благодеяние порождает явную благодарность!

Близкий пример касается пчёл: «они вовсе не отличаются кровопролитными наклонностями и любовью к бесполезным битвам, которыми многие писатели так охотно наделяют всех животных. Часовые, охраняющие вход в улей, безжалостно убивают всех пчел-грабительниц, стремящихся проникнуть к ним; но пчелы-чужаки, попадающие по ошибке, остаются не тронутыми, в особенности, если они прилетают обремененные запасом собранной цветочной пыли, или если это – молодые пчелы, которые могут легко сбиться с пути. Таким образом, военные действия сводятся к строго необходимым». По отношению к чужакам практикуется строгое обнаружение и различение их намерений, и действия в их адрес совершаются не автоматически, а с «гуманной» разборчивостью.

«Общественность пчел тем более поучительна, что хищнические инстинкты и леность продолжают существовать среди них и вновь проявляются каждый раз, когда тому благоприятствуют обстоятельства. Известно, что всегда имеется некоторое количество пчел, которые предпочитают жизнь грабителей трудолюбивой жизни рабочего; причем в периоды скудности, как и в периоды необычайного изобилия пищи, число грабителей быстро возрастает. Когда жатва кончена и на наших полях и лугах остается мало материала для выводки меда, пчелы-грабительницы появляются в большом числе: с другой стороны, на сахарных плантациях Вест-Индии и на рафинадных заводах Европы грабеж, леность и очень часто пьянство становятся обычным явлением среди пчел. Мы видим, таким образом, что противообщественные инстинкты продолжают существовать среди пчел, но естественный подбор беспрерывно должен уничтожать их, так как в конце концов практика взаимности оказывается более выгодной для вида, чем развитие особей, одарённых хищническими наклонностями. “Наиболее хитрые и наиболее бесцеремонныеˮ, о которых говорил Гексли, уничтожаются, чтобы дать место особям, понимающим выгоды общительной жизни и взаимной поддержки». Можно представить, как процветало бы человеческое общество, если бы вело себя приблизительно так же! Конечно, не имеется в виду уничтожение грабителей, но их полная изоляция и нейтрализация – что было бы довольно легко осуществить, лишь бы возникло настоящее желание, присущее всему обществу. Но нет, нам важнее свободная конкуренция.

Можно пойти дальше, приводя множество нравственно «чистых» примеров, когда никто ни у кого ничего не отнимает, а все лишь друг другу помогают. «Даже такие сварливые животные, как крысы, которые вечно грызутся между собою в наших погребах, достаточно умны, чтобы не только не ссориться, когда они занимаются грабежом кладовых, но чтобы оказывать помощь друг другу во время своих набегов и переселений. Известно, что они иногда даже кормят своих инвалидов». Где тут закон эволюции, согласно которому сильные обязательно обрекают на гибель слабых, и только так обеспечивается развитие вида? Где тут доморощенное ницшеанство крыс. Где крысы набрались христианской морали?

Среди животных встречается много явлений, не имеющих отношения к инстинктам выживания и продолжения вида. Речь уже идет не о простой необходимости, а об избыточном ощущении, – об удовольствии быть вместе, о радости жизни, которая состоит не в накоплении денег (или их эквивалента в жизни животных), а в совместных движениях, пении, игре. Конечно, есть игра, которая является частью обучения детенышей, и такая игра вполне совместима с идеей «междоусобной борьбы». Но совместные полеты птиц (не в целях сезонных переселений), или их совместное пение – здесь уже нет никакой борьбы, никакого соревнования. Это чистое удовольствие быть вместе и наслаждение дружбой.

«Поселения “луговых собакˮ (Cynomys) в прериях Северной Америки представляют одно из самых привлекательных зрелищ. Насколько глаз может охватить пространство прерии, он везде видит маленькие земляные кучки, и на каждой из них стоит зверёк, ведущий самый оживлённый разговор со своими соседями, путём отрывистых звуков в роде лая. Как только подан кем-нибудь сигнал о приближении человека, все в одно мгновение ныряют в свои норки, исчезая как по волшебству. Но, как только опасность миновала, зверки немедленно выползают. Целые семьи выходят из своих нор и начинают играть. Молодые царапают и задирают друг друга, ссорятся, грациозно становятся на задние лапки, тогда как старики стоят на страже. Целые семьи ходят в гости друг к другу, и хорошо протоптанные тропинки между земляными кучами показывают, что такие посещения повторяются очень часто».

«Тем не менее, мне приходится повторить относительно сурков то же, что я сказал о пчёлах. Они сохранили свои боевые инстинкты, которые и проявляются у них в неволе. Но в их больших сообществах, в общении с вольной природой, противообщественные инстинкты не имеют почвы для своего развития, и в конечном результате получается мир и гармония».

Сокол пустельга (Tinnunculus cenchris) «в степях южной России… ведет (вернее, вел) такую общительную жизнь, что Нордмал видал его в больших стаях, совместно с другими соколами (Falco tinnculus, F. oеsulon и F. subbuteo), которые собирались в ясные дни около четырех часов пополудни и наслаждались своими полетами до поздней ночи. Они обыкновенно летели все вместе, по совершенно прямой линии, вплоть до известной определенной точки, после чего немедленно возвращались по той же линии и затем снова повторяли тот же полет».

 «В сущности, гораздо легче было бы описать все виды, ведущие изолированную жизнь, чем поименовать те виды, которых молодежь составляет осенние сообщества, вовсе не в целях охоты и гнездования, а лишь только для того, чтобы наслаждаться жизнью в обществе и проводить время в играх и спорте, после тех немногих часов, которые им приходится отдавать на поиски за кормом».

Возможность спорта, игры, удовольствий… да, «именно – удовольствий, так как чрезвычайно трудно определить, что сводит животных вместе: потребность ли во взаимной защите, или просто удовольствие, привычка чувствовать себя окружённым своими сородичами. Во всяком случае, наши обыкновенные зайцы, которые не собираются в сообщества для совместной жизни и даже не одарены особенно сильными родительскими чувствами, тем не менее не могут жить без того, чтобы не собираться для совместных игр. Дитрих Де-Винкелль, считающийся лучшим знатоком жизни зайцев, описывает их как страстных игрунов, которые так опьяняются процессом игры, что известен случай, когда разыгравшиеся зайцы приняли подкравшуюся лисицу за товарища по игре».

Одному зоологу «пришлось наблюдать бесчисленное стадо чакаров, покрывавшее всю равнину, но на этот раз не разбитое на отделы, а разбросанное парами и небольшими группами. Около девяти часов вечера, «внезапно вся эта масса птиц, покрывавшая болота на целые мили кругом, разразилась могущественной вечернею песней… Стоило проехать сотню миль, чтобы послушать такой концерт. К вышеприведенному можно прибавить, что чакар, подобно всем общительным животным, легко делается ручным и очень привязывается к человеку. О них говорят, что “это – очень миролюбивые птицы, которые редко ссорятсяˮ, хотя они хорошо вооружены и снабжены довольно грозными шпорами на крыльях. Жизнь сообществами делает, однако, это оружие излишним».

Нравственность находится еще на шаг выше от социального поведения, подчиненного игре или удовольствиям. Это уже высшая «надстройка» в поведении животных. В нравственности нет прямой необходимости обеспечить выживание вида, нет даже никакого получаемого удовольствия, а часто бывает одна тягота. «Если какой-нибудь ленивый (или молодой) воробей пытается овладеть гнездом, которое вьёт его товарищ, или даже украдёт из него несколько соломинок, вся местная группа воробьев вмешивается в дело против ленивого товарища; и, очевидно, что если бы подобное вмешательство не было общим правилом, то сообщества птиц для гнездования были бы невозможны». «Стансбюри видел слепого пеликана, которого кормили, и при том хорошо кормили другие пеликаны рыбой, принося ее из-за сорока пяти верст».

Посмертное почтение у обезьян идёт ещё дальше, в нём трудно отыскать хоть какую-то пользу для общества: «Некоторые виды с чрезвычайной заботливостью относятся к своим раненым товарищам, и во время отступления никогда не бросают раненого, пока не убедятся, что он умер, и что они не в силах возвратить его к жизни. Так, Джемс Форбз рассказывает в своих “Oriental Memoirsˮ (“Записках о Востокеˮ), с какой настойчивостью обезьяны требовали от его отряда выдачи им трупа одной убитой самки, причём это требование сделано было в такой форме, что вполне понимаешь, почему “свидетели этой необычайной сцены решили впредь никогда не стрелять в обезьянˮ».

Итак, мы прошли длинный путь от инстинкта выживания, через игру и забаву, до жертвенности и благоговения перед мертвыми членами общины. А сейчас несколько слов о доводах Кропоткина, которые он адресует нашему человеческому виду. Основной касается принципов эволюции и довольно просто выражается: «“Избегайте состязания! Оно всегда вредно для вида, и у вас имеется множество средств избежать его!ˮ. Такова тенденция природы, не всегда его вполне осуществляемая, но всегда ей присущая. Таков лозунг, доносящийся до нас из кустарников, лесов, рек, океанов». Принцип этот является основой выживания в мире Божием. Когда мы говорим «основой», то имеем в виду буквально то, на чем стоит жизнь, что получается и регулируется более или менее автоматически.

Как случилось, что человек забыл то, чему его научила природа, что ему ежедневно показывают сотни и тысячи видов животных? Неужели дьявол обольстил его одного? Нет, в мире животных тоже есть и жадные, и себялюбивые, и ленивые. Но их количество минимально, и их способ поведения не поощряется. Только в человеческом обществе, сегодня особенно, всячески поддерживаются соревнование, борьба, конкуренция, уничтожение друг друга. Успех человека – это поражение его ближнего. На этом принципе строятся не только политика и экономика (т. е. то, что людям позволяет выжить), но и искусство (в живописи и музыке постоянно проходят конкурсы, в которых надо «побеждать», в кинематографе чудовищное количество ненужного насилия, прямо насаждающего определенный менталитет, когда насилие становится чем-то «нормальным»). А в наивысшей степени соревнование, унижение другого, более слабого, является сущностью спорта, которым одурманено сегодняшнее человечество. В спорте впрямую употребляется военная, кровожадная риторика. Как далек сегодняшний человеческий спорт от того, что можно наблюдать у животных. Прежде всего, человеческий спорт отличается ненужным насилием, ненужным причинением другому телесной или душевной боли. Но именно спорт сегодня является моделью общества. Быть победителем во всем и всегда – вот идеал, которому учат всех от стара до млада. Конечно, есть люди сопротивляющиеся, которые поняли, к чему их призывают, и предпочитают радость совместной жизни и взаимопомощь. Поэтому всё, что мы пишем о Кропоткине и животных, ещё имеет смысл. В противном случае можно было бы погасить свет и закрыть лавочку. Навсегда.

Приближаясь к концу обзора, мы оставили непроясненным его начало: к кому относятся слова «Дивен Бог в святых своих!»? Кто его больше прославил? Мудрый и добрый человек Петр Кропоткин, написавший о совершенстве творений Божиих, или сами эти творения – своими действиями, своим поведением? И тот, и те! Премудрость Божия заключается в том, что где бы он ни был, в ком бы он ни был, он дивен! Наше дело – открыть для себя его красоту. Оценить ее в другом. Поддерживать друг друга. Увидеть, что Бог прославился в Петре Кропоткине, и в бесчисленных животных, которым он предложил самый прекрасный путь развития, как вида, так и отдельно взятых существ: путь взаимной помощи.

Кропоткин и современная биоэтика – взаимопомощь как фактор эволюции

Дивен Бог в святых своих! Бесчисленны способы прославлять Творца и творение, и каждый человек находит свой. Этим, прежде всего, он говорит о себе. Удивительный человек Петр Кропоткин прославил Творца своей добротой, своим желанием помочь человечеству, но также написав прекрасный гимн самым лучшим качествам его творения. Цель его, может быть, была иной: он был мыслителем, озабоченным человеческими судьбами, вопросами справедливости, организации общества, в котором каждому можно было бы жить достойно. Но получилась удивительная картина о том, что справедливые основания жизни заложены в самом творении, что нам стоит только присмотреться к природе и учиться у нее. Нечего придумывать, все уже дано. Надо внимательно наблюдать за тем, как эту высокую науку жизни создают и осуществляют братья наши меньшие (или может быть старшие, более мудрые, ведь между ними мы никогда не встречаем такого оголтелого эгоизма, как среди людей, который приводит к крайней беде и масштабному уничтожению). Наука наших братьев – это наука любви, взаимной поддержки и помощи, и ей нам можно учиться у всех, – от «примитивных» муравьев до дельфинов, китов и слонов, «стоящих высоко на лестнице жизни».

Конечно, в первую очередь учение Кропоткина – это подлинный и благородный анархизм. Анархизм не в смысле бомбометания, как он часто воспринимается его противниками, а анархизм, который проповедует, что никому не нужна сильная, до зубов вооруженная централизованная власть, которая для обеспечения своих непомерных и неразумных (если за скобками оставить хищническую «разумность» общественных паразитов) расходов воссела на горбу всего населения. Мирную, благополучную, творческую жизнь обеспечивают не силовики, а взаимопомощь целокупного народа, целокупного человеческого рода. Утопия? Конечно, пока не попробовали, пока не осуществили. Но утопия, которая частично осуществлялась и в человеческом обществе (об этом Кропоткин подробно пишет), и между животными.

Мир Божий устроен так, чтобы исполнение Его заповедей было прямым путем к благополучию человека и животных. И наоборот, каждое отступление от основного требования взаимопомощи и любви отражается на трудностях в плане выживания. Грабеж, кража, обман – это мнимый выигрыш, выигрыш на короткий срок: виду от этого не будет легче, само его существование окажется под угрозой. В пользу нашей гипотезы о божественном происхождении взаимопомощи говорит еще и тот факт, что самые яркие примеры взаимопомощи мы находим именно у довольно примитивных организмов (пчелы, муравьи), там, где в высшей степени проявляется Божия рука, а в делах «венца творения», где уже вступают в силу отношения человека и дьявола, мы видим все больше и больше сознательного нарушения принципа взаимопомощи, все больше цинизма, одним словом, – зла.

«Я не находил, – хотя и тщательно искал ее следов, – той ожесточенной борьбы за средства существования среди животных, принадлежащих к одному и тому же виду, которую большинство дарвинистов (хотя не всегда сам Дарвин) рассматривали, как преобладающую характерную черту борьбы за жизнь, и как главный фактор эволюции». Напротив, в жизни животных преобладают жертвенность и солидарность, и для подтверждения идеи о благородстве животных Кропоткин приводит множество конкретных примеров.

Дифирамбы по поводу поведения животных неуместны, мы начинаем с малого: речь идет не об исключительно высоких нравственных качествах, а о злободневной прозе. Животными движет «чувство несравненно более широкое, чем любовь или личная симпатия, – здесь выступает инстинкт общительности, который медленно развивался среди животных и людей в течение чрезвычайно долгого периода эволюции, с самых ранних ее стадий и который научил в равной степени животных и людей сознавать ту силу, которую они приобретают, практикуя взаимную помощь и поддержку, и сознавать удовольствия, которые можно найти в общественной жизни». В этом нет никакого «романтизма».

Итак, начнем с того конца, с которого заходит Кропоткин. Для него актуальна теория Дарвина, которая не только была весьма популярна в научных кругах того времени, но еще и послужила моделью объяснения общественных процессов. Сегодня можно сказать, что социал-дарвинизм не потерял актуальности, ведь то, что называется неолиберализмом, пользуется весьма схожими категориями всеобщей и беспощадной борьбы за первенство внутри вида, свободной конкуренции, алчности и жадности как двигателями прогресса. Кто сильнее, тот и побеждает. Доказательство тому – якобы что и в природе двигателем развития была борьба всех против всех. Так ли оно получается у Дарвина? Нет, – говорит Кропоткин.

В «Происхождении Человека» Дарвин показал, как «в бесчисленных животных сообществах борьба за существование между отдельными членами этих сообществ совершенно исчезает и, как, вместо борьбы, является содействие  (кооперация), ведущее к такому развитию умственных способностей и нравственных качеств, которое обеспечивает данному виду наилучшие шансы жизни и распространения. Он указал, таким образом, что в этих случаях “наиболее приспособленнымиˮ оказываются вовсе не те, кто физически сильнее или хитрее, или ловче других, а те, кто лучше умеет соединяться и поддерживать друг друга, как сильных так и слабых, – ради блага всего своего общества». Вот великая тайна выживания и развития вида. Кропоткин продолжает: «Как фактор эволюции, т. е., как условие развития вообще – она, по всей вероятности, имеет гораздо большее значение, чем взаимная борьба, потому что способствует развитию таких привычек и свойств, которые обеспечивают поддержание и дальнейшее развитие вида, при наибольшем благосостоянии и наслаждении жизнью для каждой отдельной особи, и в то же время, при наименьшей бесполезной растрате ею энергии, сил.

<…> Взаимная помощь встречается даже среди самых низших животных, и мы, вероятно, узнаем когда-нибудь от лиц, изучающих микроскопическую жизнь стоячих вод, о фактах бессознательной взаимной поддержки, даже среди мельчайших микроорганизмов».

А вот как Кропоткин защищает от распространенной клеветы милого и любимого им воробья: «как охотно каждый из них делится всякой находимой им пищей с членами того общества, к которому он принадлежит <…> Правда, воробьи с чрезвычайной щепетильностью охраняют свои владения от вторжений чужаков; так, например, воробьи Люксембургского сада в Париже жестоко нападают на всех других воробьев, которые пытаются, в свою очередь, воспользоваться садом и щедростью его посетителей; но внутри своих собственных общин или групп они чрезвычайно широко практикуют взаимную поддержку, хотя иногда дело и не обходится без ссор, – как это бывает, впрочем, даже между лучшими друзьями». Но чего в воробьиных общинах нет, а у людей повсеместно наблюдается, это страшная и беспредельная алчность и грабеж по отношению к «своим». Если даже какой-то воробей и съесть в два или три раза больше других, это в два или три раза. И этим он доволен. А у людей некоторые считают, что заслуживают и в миллион раз больше других, да и тогда, когда под себя подгребли миллиардные капиталы, и дальше готовы отнимать у бедняка его скромный кусок. До такого воробьи не додумались или, скорее, они эту стадию развития давным-давно преодолели. Не усвоив общественные инстинкты, они как вид не выжили бы. А человеку пока все ровно, – пусть пропадет все пропадом. Не только «чужаков», но и весь собственный вид, а с ним и всю планету человек ради собственной «выгоды» толкает в пропасть. В мире нечеловеческом так ведут себя, кажется, только растения, борющиеся за доступ к солнцу, обрекая своей «жадностью» на гибель или жалкое прозябание меньших сородичей.

Человек со своей «аристократией», «олигархами» или «элитой» – назовите как хотите – далеко позади животных.

«Возьмите, например, одно из бесчисленных озёр русских или Сибирских степей, раннею весною. <…> Везде жизнь бьёт ключом. Но вот и хищники – “наиболее сильные и ловкиеˮ, как говорит Гексли, “и идеально приспособленные для нападенияˮ, как говорит Северцов. И вы слышите их голодные, жадные, озлобленные крики, когда они, в продолжение целых часов выжидают удобного случая, чтобы выхватить из этой массы живых существ хотя бы одну беззащитную особь. Но лишь только они приближаются, как об их появлении возвещают дюжины добровольных часовых, и сейчас же сотни чаек и морских ласточек начинают гонять хищника. Обезумев от голода, он, наконец, отбрасывает обычные предосторожности; он внезапно бросается на живую массу птиц; но, атакованный со всех сторон, он снова бывает вынужден отступить. В порыве голодного отчаяния он набрасывается на диких уток; но смышленые общительные птицы быстро собираются в стаю и улетают, если хищник оказался рыбным орлом; если это сокол, они ныряют в озеро; если же это коршун, – они поднимают облака водяной пыли и приводят хищника в полное замешательство».

В таком виде нам предстаёт основная идея Кропоткина. Взаимопомощь есть один из существеннейших способов выжить. Но если мы обратимся к конкретным примерам взаимной помощи, то картина значительно меняется. Скоро начинает бросаться в глаза, что инстинкт не ограничивается обеспечением простого выживания – общества или индивидуума, не имеет значения. Даже у маленьких насекомых, которых мы склонны рассматривать как «примитивные организмы», мы находим образцы поведения, вполне заслуживающие высокую моральную оценку. «Основною чертою жизни многих видов муравьев является тот факт, что каждый муравей делится и обязан делиться своей пищей, уже проглоченной и отчасти переваренной, с каждым членом общины, предъявляющим на нее требование. Два муравья, принадлежащие к двум различным видам или к двум враждебным муравейникам, будут, при случайной встрече, избегать друг друга. Но два муравья, принадлежащие к одному и тому же муравейнику или к одной и той же колонии муравейников, всегда подходят друг к другу, обмениваются несколькими движениями щупалец, и “если один из них голоден или чувствует жажду, и в особенности, если у другого в это время зобик полон, то первый немедленно просит пищиˮ. Муравей, к которому таким образом обратились с просьбой, никогда не отказывает; он раздвигает свои челюсти и, придав телу надлежащее положение, отрыгивает каплю прозрачной жидкости, которая слизывается голодным муравьем. <…> Если бы какой-нибудь муравей с полным зобиком оказался настолько себялюбивым, что отказал бы в пище товарищу, с ним поступили бы как с врагом, или даже хуже. Если бы отказ был сделан в такое время, когда его сородичи сражаются с каким-либо иным видом муравьев, или с чужим муравейником, они напали бы на своего жадного товарища с большим ожесточением, чем на самих врагов».

Все описанное можно понять как выражение основного инстинкта сохранения рода. Теперь посмотрите, что идет дальше: «Но если бы муравей не отказался накормить другого муравья, принадлежащего к вражескому муравейнику, то сородичи последнего стали бы обращаться с ним, как с другом». Здесь, если это трактовать как обычай помочь другому, конечно, речь также идет об основном инстинкте сохранения, но появляется и совсем иной принцип. Инстинкт велит смотреть на чужака как на врага. Но иногда инстинкт бывает одолен чувством жалости к страдающему врагу! Циник бы сказал: муравей, неразумная тварь, просто ошибся. Да, ошибся? Но зачем «ошибка» продолжается? Зачем однажды накормленные враги, да не только они, но и их сородичи, умеют во вражеском стане отличить друга и к нему обращаться по-дружески? Значит, ошибки не было, а явное благодеяние порождает явную благодарность!

Близкий пример касается пчёл: «они вовсе не отличаются кровопролитными наклонностями и любовью к бесполезным битвам, которыми многие писатели так охотно наделяют всех животных. Часовые, охраняющие вход в улей, безжалостно убивают всех пчел-грабительниц, стремящихся проникнуть к ним; но пчелы-чужаки, попадающие по ошибке, остаются не тронутыми, в особенности, если они прилетают обремененные запасом собранной цветочной пыли, или если это – молодые пчелы, которые могут легко сбиться с пути. Таким образом, военные действия сводятся к строго необходимым». По отношению к чужакам практикуется строгое обнаружение и различение их намерений, и действия в их адрес совершаются не автоматически, а с «гуманной» разборчивостью.

«Общественность пчел тем более поучительна, что хищнические инстинкты и леность продолжают существовать среди них и вновь проявляются каждый раз, когда тому благоприятствуют обстоятельства. Известно, что всегда имеется некоторое количество пчел, которые предпочитают жизнь грабителей трудолюбивой жизни рабочего; причем в периоды скудности, как и в периоды необычайного изобилия пищи, число грабителей быстро возрастает. Когда жатва кончена и на наших полях и лугах остается мало материала для выводки меда, пчелы-грабительницы появляются в большом числе: с другой стороны, на сахарных плантациях Вест-Индии и на рафинадных заводах Европы грабеж, леность и очень часто пьянство становятся обычным явлением среди пчел. Мы видим, таким образом, что противообщественные инстинкты продолжают существовать среди пчел, но естественный подбор беспрерывно должен уничтожать их, так как в конце концов практика взаимности оказывается более выгодной для вида, чем развитие особей, одарённых хищническими наклонностями. “Наиболее хитрые и наиболее бесцеремонныеˮ, о которых говорил Гексли, уничтожаются, чтобы дать место особям, понимающим выгоды общительной жизни и взаимной поддержки». Можно представить, как процветало бы человеческое общество, если бы вело себя приблизительно так же! Конечно, не имеется в виду уничтожение грабителей, но их полная изоляция и нейтрализация – что было бы довольно легко осуществить, лишь бы возникло настоящее желание, присущее всему обществу. Но нет, нам важнее свободная конкуренция.

Можно пойти дальше, приводя множество нравственно «чистых» примеров, когда никто ни у кого ничего не отнимает, а все лишь друг другу помогают. «Даже такие сварливые животные, как крысы, которые вечно грызутся между собою в наших погребах, достаточно умны, чтобы не только не ссориться, когда они занимаются грабежом кладовых, но чтобы оказывать помощь друг другу во время своих набегов и переселений. Известно, что они иногда даже кормят своих инвалидов». Где тут закон эволюции, согласно которому сильные обязательно обрекают на гибель слабых, и только так обеспечивается развитие вида? Где тут доморощенное ницшеанство крыс. Где крысы набрались христианской морали?

Среди животных встречается много явлений, не имеющих отношения к инстинктам выживания и продолжения вида. Речь уже идет не о простой необходимости, а об избыточном ощущении, – об удовольствии быть вместе, о радости жизни, которая состоит не в накоплении денег (или их эквивалента в жизни животных), а в совместных движениях, пении, игре. Конечно, есть игра, которая является частью обучения детенышей, и такая игра вполне совместима с идеей «междоусобной борьбы». Но совместные полеты птиц (не в целях сезонных переселений), или их совместное пение – здесь уже нет никакой борьбы, никакого соревнования. Это чистое удовольствие быть вместе и наслаждение дружбой.

«Поселения “луговых собакˮ (Cynomys) в прериях Северной Америки представляют одно из самых привлекательных зрелищ. Насколько глаз может охватить пространство прерии, он везде видит маленькие земляные кучки, и на каждой из них стоит зверёк, ведущий самый оживлённый разговор со своими соседями, путём отрывистых звуков в роде лая. Как только подан кем-нибудь сигнал о приближении человека, все в одно мгновение ныряют в свои норки, исчезая как по волшебству. Но, как только опасность миновала, зверки немедленно выползают. Целые семьи выходят из своих нор и начинают играть. Молодые царапают и задирают друг друга, ссорятся, грациозно становятся на задние лапки, тогда как старики стоят на страже. Целые семьи ходят в гости друг к другу, и хорошо протоптанные тропинки между земляными кучами показывают, что такие посещения повторяются очень часто».

«Тем не менее, мне приходится повторить относительно сурков то же, что я сказал о пчёлах. Они сохранили свои боевые инстинкты, которые и проявляются у них в неволе. Но в их больших сообществах, в общении с вольной природой, противообщественные инстинкты не имеют почвы для своего развития, и в конечном результате получается мир и гармония».

Сокол пустельга (Tinnunculus cenchris) «в степях южной России… ведет (вернее, вел) такую общительную жизнь, что Нордмал видал его в больших стаях, совместно с другими соколами (Falco tinnculus, F. oеsulon и F. subbuteo), которые собирались в ясные дни около четырех часов пополудни и наслаждались своими полетами до поздней ночи. Они обыкновенно летели все вместе, по совершенно прямой линии, вплоть до известной определенной точки, после чего немедленно возвращались по той же линии и затем снова повторяли тот же полет».

 «В сущности, гораздо легче было бы описать все виды, ведущие изолированную жизнь, чем поименовать те виды, которых молодежь составляет осенние сообщества, вовсе не в целях охоты и гнездования, а лишь только для того, чтобы наслаждаться жизнью в обществе и проводить время в играх и спорте, после тех немногих часов, которые им приходится отдавать на поиски за кормом».

Возможность спорта, игры, удовольствий… да, «именно – удовольствий, так как чрезвычайно трудно определить, что сводит животных вместе: потребность ли во взаимной защите, или просто удовольствие, привычка чувствовать себя окружённым своими сородичами. Во всяком случае, наши обыкновенные зайцы, которые не собираются в сообщества для совместной жизни и даже не одарены особенно сильными родительскими чувствами, тем не менее не могут жить без того, чтобы не собираться для совместных игр. Дитрих Де-Винкелль, считающийся лучшим знатоком жизни зайцев, описывает их как страстных игрунов, которые так опьяняются процессом игры, что известен случай, когда разыгравшиеся зайцы приняли подкравшуюся лисицу за товарища по игре».

Одному зоологу «пришлось наблюдать бесчисленное стадо чакаров, покрывавшее всю равнину, но на этот раз не разбитое на отделы, а разбросанное парами и небольшими группами. Около девяти часов вечера, «внезапно вся эта масса птиц, покрывавшая болота на целые мили кругом, разразилась могущественной вечернею песней… Стоило проехать сотню миль, чтобы послушать такой концерт. К вышеприведенному можно прибавить, что чакар, подобно всем общительным животным, легко делается ручным и очень привязывается к человеку. О них говорят, что “это – очень миролюбивые птицы, которые редко ссорятсяˮ, хотя они хорошо вооружены и снабжены довольно грозными шпорами на крыльях. Жизнь сообществами делает, однако, это оружие излишним».

Нравственность находится еще на шаг выше от социального поведения, подчиненного игре или удовольствиям. Это уже высшая «надстройка» в поведении животных. В нравственности нет прямой необходимости обеспечить выживание вида, нет даже никакого получаемого удовольствия, а часто бывает одна тягота. «Если какой-нибудь ленивый (или молодой) воробей пытается овладеть гнездом, которое вьёт его товарищ, или даже украдёт из него несколько соломинок, вся местная группа воробьев вмешивается в дело против ленивого товарища; и, очевидно, что если бы подобное вмешательство не было общим правилом, то сообщества птиц для гнездования были бы невозможны». «Стансбюри видел слепого пеликана, которого кормили, и при том хорошо кормили другие пеликаны рыбой, принося ее из-за сорока пяти верст».

Посмертное почтение у обезьян идёт ещё дальше, в нём трудно отыскать хоть какую-то пользу для общества: «Некоторые виды с чрезвычайной заботливостью относятся к своим раненым товарищам, и во время отступления никогда не бросают раненого, пока не убедятся, что он умер, и что они не в силах возвратить его к жизни. Так, Джемс Форбз рассказывает в своих “Oriental Memoirsˮ (“Записках о Востокеˮ), с какой настойчивостью обезьяны требовали от его отряда выдачи им трупа одной убитой самки, причём это требование сделано было в такой форме, что вполне понимаешь, почему “свидетели этой необычайной сцены решили впредь никогда не стрелять в обезьянˮ».

Итак, мы прошли длинный путь от инстинкта выживания, через игру и забаву, до жертвенности и благоговения перед мертвыми членами общины. А сейчас несколько слов о доводах Кропоткина, которые он адресует нашему человеческому виду. Основной касается принципов эволюции и довольно просто выражается: «“Избегайте состязания! Оно всегда вредно для вида, и у вас имеется множество средств избежать его!ˮ. Такова тенденция природы, не всегда его вполне осуществляемая, но всегда ей присущая. Таков лозунг, доносящийся до нас из кустарников, лесов, рек, океанов». Принцип этот является основой выживания в мире Божием. Когда мы говорим «основой», то имеем в виду буквально то, на чем стоит жизнь, что получается и регулируется более или менее автоматически.

Как случилось, что человек забыл то, чему его научила природа, что ему ежедневно показывают сотни и тысячи видов животных? Неужели дьявол обольстил его одного? Нет, в мире животных тоже есть и жадные, и себялюбивые, и ленивые. Но их количество минимально, и их способ поведения не поощряется. Только в человеческом обществе, сегодня особенно, всячески поддерживаются соревнование, борьба, конкуренция, уничтожение друг друга. Успех человека – это поражение его ближнего. На этом принципе строятся не только политика и экономика (т. е. то, что людям позволяет выжить), но и искусство (в живописи и музыке постоянно проходят конкурсы, в которых надо «побеждать», в кинематографе чудовищное количество ненужного насилия, прямо насаждающего определенный менталитет, когда насилие становится чем-то «нормальным»). А в наивысшей степени соревнование, унижение другого, более слабого, является сущностью спорта, которым одурманено сегодняшнее человечество. В спорте впрямую употребляется военная, кровожадная риторика. Как далек сегодняшний человеческий спорт от того, что можно наблюдать у животных. Прежде всего, человеческий спорт отличается ненужным насилием, ненужным причинением другому телесной или душевной боли. Но именно спорт сегодня является моделью общества. Быть победителем во всем и всегда – вот идеал, которому учат всех от стара до млада. Конечно, есть люди сопротивляющиеся, которые поняли, к чему их призывают, и предпочитают радость совместной жизни и взаимопомощь. Поэтому всё, что мы пишем о Кропоткине и животных, ещё имеет смысл. В противном случае можно было бы погасить свет и закрыть лавочку. Навсегда.

Приближаясь к концу обзора, мы оставили непроясненным его начало: к кому относятся слова «Дивен Бог в святых своих!»? Кто его больше прославил? Мудрый и добрый человек Петр Кропоткин, написавший о совершенстве творений Божиих, или сами эти творения – своими действиями, своим поведением? И тот, и те! Премудрость Божия заключается в том, что где бы он ни был, в ком бы он ни был, он дивен! Наше дело – открыть для себя его красоту. Оценить ее в другом. Поддерживать друг друга. Увидеть, что Бог прославился в Петре Кропоткине, и в бесчисленных животных, которым он предложил самый прекрасный путь развития, как вида, так и отдельно взятых существ: путь взаимной помощи.

Najnovejši prispevki

Kategorije

Arhiv