|
ХОМО МУСАГЕТ
(Зимние Музы)
|
HOMO MUSAGETES[1]
(Zimske Muze)
|
|
Vester, Camenae, vester…
Horatius
I
Ветер шумит за стеклами,
Вид на задний двор.
Ветер подъемлет кругами,
Носит во мне сор.
Всякий вор
В душу мне может пролезть,
Подкупит
И низкая лесть.
Но поднимается жар
И разгорается хор,
Легких сандалий лепет,
Босой разговор.
Не тяните меня, Музы в хоровод,
Я устала, я сотлела.
Не во что ногою топнуть –
Под ногами топлый плот.
Я уже вам не десятый,
И уже не мой черед.
Пахнет льдом, вином и мятой,
Травы горные в росе.
Вертишейкою распятой
Закружили в колесе.
Музы кружатся, как бусы
Разноцветные – пестрей!
И одна из них как прорубь,
А другая как Орфей.
И одна из них как морфий,
А другая как Морфей.
И одна как сон тягучий,
А другая – сноп огней.
Не тяните меня, Музы, в хоровод –
Уже год у нас не певчий,
А глухой водоворот.
Легче ветра, темней света
И шумней травы.
Ах, оставьте человека,
Позовите Бога вы.
|
Vester, Camenae, vester…
Horacij[2]
I
Veter žvižga za okenskimi stekli
S pogledom na zadnje dvorišče.
Veter se vrtinči kvišku,
V meni raznaša pleve.
Vsak tat
Se lahko splazi v mojo dušo,
Podkupi jo
celó prostaško laskanje.
Toda dviga se vročina
In zbor se razvnema,
Lahnih sandalov čebljanje,
Bosonogi pogovor.
Ne vlecíte me, Muze, v kólo,
Trudna sem, izgorela.
Nimam kam udariti z nogo –
Pod nogami je toneči splav.
Nisem vam več Deseti
In nisem več na vrsti.
Diši po ledu, vinu in meti,
Rosnih gorskih travah.
Razpeto vijeglavko[3]
So zavrteli na kolesu.
Muze se vrtijo kakor steklene jagode
Raznih barv – še barvitejše!
In ena izmed njih je kakor odprtina v ledu,[4]
Druga kakor Orfej.
In ena izmed njih je kakor morfij,
Druga kakor Morfej.[5]
In ena kakor lépek sen,
Druga – snop plamenov.
Ne vlecíte me, Muze, v kólo –
To leto pri nas ni več blagoglasno,
Ampak gluhi vodni vrtinec.
Lahnejše od vetra, temnejše od svetlobe
In bolj šumeče od trav.
Ah, pustite človeka,
Ve kličite Boga.
|
|
II
Музы! Девушки! Зима уж навалилась.
Снег под кожею – где флейта, где тимпан?
С вёрткою позёмкой вы впервой явились
С углями в ладонях… или заблудились?
Сгинули как Пан?
Моряки-эгейцы на недвижном море
Услыхали голос: Умер Пан! –Вздох слетел с вершины, солнце побелело,
В мареве Олимп пропал.
Только Музы живы, им Десятый нужен
В разноцветный их и пьяный хоровод.
С первою порошей, по ледку босая
С черно-красным камнем Первая бредет.
|
II
Muze! Dekleta! Zima je že pritisnila.
Sneg pod kožo – kje je flavta, kje bobnica?
Z vrtinčastim zemskim vetrom ste se prvič pojavile
Z žarečim ogljem v dlaneh … ali ste zablodile?
Izginile kakor Pan?
Egejski mornarji so na brezvetrnem morju
Zaslišali glas: Umrl je Pan! –
Vzdih se je spustil z gorskih vrhov, sonce je pobledelo,
Olimp se je pogreznil v mračno meglo.
Samo Muze so žive, potrebujejo Desetega
V svojem raznobarvnem in pijanem kólu.
S prvim snežnim pršcem po ledu bosonoga
S črno-rdečim kamnom Prva blodi.
|
|
III
Вот выпал первый снег.
Багровое вино
В сугробы возливая,
Чтобы почтить озябших Муз
И дикие стихи
На свечке сожигая,
Я Смерти говорю:
Пчелой в тебя вопьюсь.
О, как она бывает рада,
Когда её встречают
Не с отупелостью потухшей,
Не с детским ужасом,
И не бредут к теням унылой тенью –
А как любовника: и с трепетом в очах,
И сладострастьем нетерпенья.
Камены бедные
В снегу переминались –
Все боги умерли,
Они одне остались.
Они и в смерть прелетают –
Как захотят летят они,
Горя вкруг древа мирового
Как новогодние огни.
|
III
Glej, zapadel je prvi sneg.
Medtem ko škrlatno vino
Izlivam na snežne zamete,
Da počastím prezeble Muze
In divje stihe
Na sveči sežigam,
Govorim Smrti:
Kot čebela bom srkala iz tebe.
O, kako je vesela,
Kadar je ne srečajo
Z ugaslo otopelostjo
Ne z otroško grozo
In ne s potrto senco, tavajočo k sencam –
Ampak kot ljubimca: z drhtenjem v očeh
In s sladostrastno nestrpnostjo.
Uboge Kamene[6]
Se prestopajo v snegu –
Vsi bogovi so umrli,
Edino one ostale,
Spreletavajo se celó k smrti –
Letijo, kakor zahrepenijo,
Goreče okrog drevesa sveta
Kakor novoletne kresničke.
|
|
IV
Снега насыпьте в красный
Стакан с тяжелым вином,
Может быть, я забудусь
Горько-утешным сном.
Может быть, мне приснится
Орфеева голова –
Как она долго по морю
Пророчила и плыла.
Как её колотило
Солью, и тьмой, и волной!
Как она небо корила
Черным своим языком
И ослепляла звезды
Бездонным пустым зрачком.
Кажется мне – это лодка,
Остроносая лодка была,
И я в ней плыла матросом,
Словесной икрой у весла.
Пред нею летели боги –
Дионис и Аполлон.
Они летели обнявшись:
Он в нас обоих влюблен.
С тех пор, как я прикоснулась
К разодранному рту,
Я падаю тяжким камнем
В соленую пустоту.
С тех пор, как я посмотрела
Глазами в глаза Голове,
Я стала выродком, нищим,
Слепою, сестрой сове.
Вмешайте в вино мне снегу,
Насыпьте в череп льду,
Счастье не в томной неге –
В исступленно-строгом бреду.
О снег, ты идешь все мимо,
Белизною не осеня.
Кружатся девять незримых
В снегопадных столбах звеня.
|
IV
Nasujte snega v rdečo
Čašo s težkim vinom,
Morda bom našla pozabljenje
V bridko-tolažilnem snu.
Morda se mi bo sanjala
Orfejeva glava –
Kako dolgo je po morju
Plula in prerokovala.
Kako so jo bíli
Sol in tema in valovi!
Kako je grajala nebo
S svojim črnim jezikom
In oslepljala zvezde
Z brezdanjimi praznimi punčicami.
Zdi se mi, kot da je bila to barka,
Ostronosa barka,
In jaz kot mornar sem plula v njej,
S slovstvenimi mêči pri veslih.
Pred njo sta letela bogova –
Dioniz in Apolon.
Ko sta letela, sta se objela:
On je zaljubljen v naju oba.
Odkar sem se dotaknila
Odtrganih ust,
Padam kot težek kamen
V slano praznino.
Odkar sem pogledala
Glavo v oči,
Sem postala izrodek, berač,
Slepa, sestra sove.
Vmešajte mi sneg v vino,
Nasujte led v lobanjo,
Sreča ni v medlem udobju,
Ampak v ekstatično-strogi blodnji.
O sneg, ti padaš neprestano mimo,
Z belino ne mečeš sence.
V krogu se vrti devet nevidnih,
Med stebri padajočega snega zvončkljaje.
|
|
V
Мохнато-белых пчел,
Под фонарем скользящих,
Я отличу легко
От хладных настоящих.
У этих из-под белизны
Косится темный глаз блестящий
И жальца острые ресниц
Нацелены на предстоящих.
Замерзшие колют ресницы,
Ледяные глядят глаза,
Тебя оплетает хмельная
Ледяная, в слезах, лоза.
Музы, ужели вы только
Пьющие душу зрачки?
Девять звезд каменистых
Кружась, ударяют в виски.
|
V
Puhasto-bele čebele,
Ki rojijo pod svetilko
Zlahka ločim
Od teh hladnih.
Pri njih izpod beline
Škili temno bleščeče oko
In ostra žela trepalnic
So uperjena proti navzočim.
Zmrznjene trepalnice bodejo,
Ledene oči motrijo,
Tebe ovija opojna
Ledena trta, orošena s solzami.
Muze, mar ve resnično niste samo
Punčice, ki izpijejo dušo?
Devet zvezd kaménih[7]
Me bije v sencà, vrteč se v krogu.
|
|
VI. Пифия
Сидит, навзрыд икает…
– Да вот я и смотрю.
Ударь её по спинке,
Скорей, я говорю!
– Ничто! Она икает
Все громче и больней,
– Облей её водою
И полегчает ей.
– Смотри, глаза полезли
И пена из ушей.
– Да что же с ей такое?
Иль умер кто у ней?
|
VI. Pitija
Sedi, ihte kolca …
– Da, to vidim tudi sama.
Udari jo po hrbtu,
Hitro, pravim!
– Nič! Ona kolca
Celo glasneje in bolestneje.
– Polij jo z vodo
In ji bo pomagalo.
– Poglej, izbuljila je oči
In peni se iz ušes.
– Pa kaj ji je vendar?
Ali ji je kdo umrl?
|
|
VII
Музы (замерзли!) – белые мухи
Вас завлекли сюда?
– Мир оттеснил нас, глухая вода
В Гиперборею.
Долго скользили во тьме седой
Над морем Белым,
Видим – на льдине живой воробей
Оледенелый.
Мы и согрели его собой,
Синими языками
Молний живых, и на свет голубой
Дале рванулись.
А он плывет там и поет
На девяти языках,
С синим огнем в ледяной голове,
Невидимым в очах.
Когда он повис на гребне,
На клочке ломаемой льдины,
Лопнуло накрест в подвалах Эреба
Сердце седой Прозерпины.
|
VII
Muze (saj ste prezeble!) – so vas bele muhe[8]
Privabile sem?
– Svet, gluha voda sta nas izgnala
V Hiperborejo.
Dolgo smo drsele skoz siveči mrak
Nad Belim morjem,
In uzremo – na ledu živ vrabček
Oledenel.
In smo ga segrele s seboj,
Z modrimi jeziki
Živih strel in k sinjemu svitu
Odrinile dalje.
A on tam pluje in poje
V devetih jezikih,
Z modrim ognjem v ledeni glavici,
Nevidnim v očeh.
Ko je zajezdil greben valov,
Na koščku odlomljenega ledu,
Se je v Erebovem podzemlju križem
Razpočilo srce osivele Prozerpine.
|
|
VIII. Восхваление друг друга у Никольского собора
Аркады желтые, в проплешинах, Никольского рынка
Где делают с цветочками посуду
Эмалированную – там в длинную флейту ветер
Дует ночами.
Там гулькает голубь, постовой свистнет,
Да подпоясанные небрежно, босые,
Как перипатетики бродят девы
Глухой ночью.
– Молний сноп на поясе у тебя, Эрато,
Без тебя не сложится ни гимн, ни песня,
Подойдешь ближе, глянешь – кровь быстрее
В словах рванется.
– Ну а ты, Полигимния, не скромничай, дева,
Взор певца устремляешь в небо,
Без тебя он ползал бы по земле, извиваясь,
Тварью дрожащей.
– Без тебя, Мельпомена, без тебя, Клио…
Так наперебой друг дружку хвалили
И, танцуя, свивались в темнисто-светлый
Венец терновый.
Ах, кому нам девяти, бедным,
Передать свою поющую силу,
Ах, кого напоить водой
кастальской,
Оплести хмелем?
У Никольской видят колокольни
Притулился, согнувшись, нищий,
Он во сне к небесам тянет руку,
Стоя спит, горький.
Тут они на него набежали –
Закружили, зашептали, завертели.
Замычал он, мучимый сладкой
Пения болью.
Ладонями захлопал в бока гулко
И, восторгом переполненный тяжким,
Взял и кинулся в неглубокий
Канал Крюков.
|
VIII. Medsebojno hvaljenje pred zborno cerkvijo sv. Nikolaja
Rumene arkade Nikolajevega trga, ki se jim lušči barva,
Kjer delajo emajlirano posodo
S cvetlicami – tam v dolgo flavto
Ponoči piha veter.
Tam gruli golob, žvižga pismonoša
In brezbrižno opravljene, bose
Deve tavajo kakor peripatetiki
V gluhi noči.
– Ti imaš opasan snop strel, Erato,
Brez tebe se ne zloži ne himna ne pesem,
Če prideš bliže in nakloniš pogled – kri hitreje
Zapolje v besedah.
– In ti, Polihimnija, ne bodi tako skromna, deva,
Ti upiraš pogled pevca v nebo,
Brez tebe bi se plazil po zemlji, zvijal
Kot trepetajoč stvor.
– Brez tebe, Melpomena, brez tebe, Klio …
Tako so vse vprek druga drugo hvalile
In se, medtem ko so plesale, spletle v temno-bleščečo
Trnovo krono.
Ah, komu nam je devetim, ubogim,
Predati svojo pevajočo moč,
Ah, koga napojiti s kastalíjsko vodo,[9]
Opiti z opojnim napojem?
Pri Nikolajevem zvoniku vidijo
Berača, ki se je zgrbljen prižel zraven,
V snu izteza roko k nebesom,
Spi stoje, zagrenjen.
Takoj so se zagnale vanj –
Ga obrnile, mu zašepetale, ga zavrtele.
Zatulil je, mučen s sladko
Bóljo petja.
Z dlanmi je glasno plosknil po bokih
In prepoln težke zamaknjenosti
Odšel in se vrgel v plitvi
Krjukov kanal.
|
|
IX. Музы перед Иконой
Вокруг Никольского собора
Во вьюжном мчатся хороводе,
Озябнув, будто виноваты,
Цепочкой тянутся при входе.
По очередности – пред Троеручицей
Творят – в сторону – поклон короткий.
Меж рук Иконы неземной
Скользят отчетисто, как четки.
– Все наши умерли давно. –
Со свечками в руках мерцали,
И сами по себе молебен
Заупокойный заказали.
ноябрь 1994
|
IX. Мuze pred ikono
Okrog zborne cerkve sv. Nikolaja
Vihrajo v snežnem kólu,
Ozeble, kakor da so krive,
Kot verižica, ki se zateguje pri vhodu.
Po prednostnem redu se pred Trojeroko Bogorodico in vstran kratko priklonijo.
Med rokami nezemske Ikone
Zdrsijo druga za drugo kakor molekove jagode.
– Vsi naši so že davno umrli. –
S svečkami v rokah so migljale
In same zase bogoslužje
Za pokojne naročile.
November 1994
|
| |
|
